Она видела его довольно четко, несмотря на темноту, потому что он был «черный с черным отблеском». Раз он совершенно пропал, когда проезжающий поверху автомобиль повернул на серпантине и свет его фар слабо мазнул где-то по самой вершине склона (это могло быть то самое мимолетное свечение, которое заметил и я), — но как только фары метнулись вбок, огромный черно мерцающий паук на тонких ходулях сразу возник вновь.

Она не испугалась (скорей, испытала изумление и жуткое любопытство), пока эта штуковина не принялась быстро подступать к ней. Мерцающие черные ноги замелькали все ближе и ближе, и вдруг она осознала, что они уже образуют вокруг нее тесную клетку.

Потом, как только она выяснила, что они далеко не так тонки и эфемерны, как ей представлялось, и спиной, лицом и боками ощутила их щекочущие, чуть ли не колючие прикосновения, она резко дернулась, издала тот самый испуганный визг и принялась истерически вырываться.

— Жутко боюсь пауков, — закончила она запросто, — и было чувство, будто меня вот-вот готов втянуть в себя некий черный мозг среди звезд… про черный мозг я подумала уже потом, сама не знаю почему.

Франц некоторое время не произносил ни слова. Потом начал как-то очень тяжеловесно, запинаясь на каждом слове:

— М-да, не думаю, что проявил особый дар предвидения или рассудительность, когда пригласил вас обоих сюда. Скорей наоборот на самом-то деле — даже если тогда и не принимал все это всерьез… Во всяком случае, я чувствую, что сделал большую ошибку. Слушайте, можете прямо сейчас взять «фольксваген»… или я сам вас отвезу… и…

— По-моему, я знаю, на что вы намекаете, мистер Кинцман, и зачем, — проговорила Вики со смешком, вставая, — но лично мне сильных ощущений для одной ночи более чем хватило. У меня нет ровно никакого желания получить добавку, еще пару часов высматривая в свете фар привидений.

Она зевнула.

— Я просто мечтаю свалиться в ту роскошную постель, которую вы мне предоставили, причем ни минуты не откладывая. Франц, Гленн — спокойной вам ночи!

Не проронив больше ни слова, она скрылась в коридоре, вошла в спальню, в дальнюю, и закрыла дверь.

Франц тихим голосом проговорил:

— По-моему, ты понимаешь, Гленн, что я говорил совершенно серьезно. Все-таки это было бы наилучшим выходом.

Я отозвался:

— В голове у Вики уже сработали какие-то защитные механизмы. Если вытащить ее из дома, они опять отключатся. Это может оказаться слишком серьезным ударом.

Франц сказал:

— Наверное, уж лучше такой удар, чем тут действительно чего-то случится.

Я заметил:

— До настоящего момента дом был для нас надежной защитой. За его стены вся эта чертовщина не проникает.

Он напомнил:

— Шорох шагов, который слышала Вики, все-таки проник.

Я сказал, припомнив свое видение космоса:

— Но, Франц, если наши предположения верны и мы действительно столкнулись с нечистой силой, просто глупо рассчитывать на то, что, проехав несколько миль и оказавшись среди ярких огней, мы окажемся в большей безопасности, чем в доме.

Он пожал плечами.

— Как знать, — проговорил он. — А ты сам это видел, Гленн? С фонариком в руках я ничего не заметил.

— В точности, как описывала Вики, — заверил я его и коротко поведал о том, что случилось со мной. — Если все это было только внушение, — добавил я, — то внушение совершенно невероятное.

Я зажмурил глаза и зевнул; внезапно я ощутил полнейшую тупость и пустоту в голове — надо полагать, вполне естественная реакция на случившееся. Я закончил:

— Пока все это происходило и когда мы потом слушали Вики, были моменты, когда мне единственно, чего хотелось — это оказаться опять в старом добром, до боли знакомом мире, где над головой висит старая добрая водородная бомба и всякая прочая понятная дрянь в этом духе.

— Но при этом разве ты не испытал очарования? — требовательно поинтересовался Франц. — Разве это не поразило тебя страстным желанием узнать больше? — мысль, что ты видишь нечто совершенно невероятное и что тебе дается редкостный шанс действительно понять вселенную — или по крайней мере близко познакомиться с ее неведомыми властителями?

— Не знаю, — отозвался я устало. — Пожалуй, да, в некотором смысле.

— На что эта штуковина действительно похожа, Гленн? — спросил Франц. — Что это за существо? — если вообще можно употребить это слово.

— Не думаю, что можно, — отозвался я. У меня уже почти не оставалось сил для ответа на его вопросы. — Не животное. Даже не разум, в общепринятом смысле. Очень похоже на то, что мы видели на утесе и стене обрыва.

Я сделал отчаянную попытку привести в порядок разбредшиеся от усталости мысли.

— Нечто среднее между действительностью и символом, — сказал я. — Если это что-то может значить.

— Но разве ты не испытал очарования тайны? — повторил Франц.

— Не знаю, — ответил я, с усилием поднимаясь на ноги. — Послушай, Франц, я слишком вымотался, чтобы чего-то соображать и вести подобные разговоры. Жутко хочу спать. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Гленн, — сказал он, когда я уже направлялся в спальню. И больше ничего.

Когда я уже наполовину разделся, мне пришло в голову, что такая поразительная сонливость могла быть просто защитной реакцией сознания против разрушительного проникновения в него неведомого, но даже этой мысли оказалось недостаточно, чтобы меня встряхнуть.

Я натянул пижаму и выключил свет. Сразу после этого дверь спальни Вики отворилась, и она показалась на пороге, закутанная в легкий халатик.

Я подумывал и сам к ней заглянуть, но решил, что если она уже спит, то это для нее самое лучшее, и что любая попытка потревожить ее способна нарушить то хрупкое душевное равновесие, которое она обрела, оказавшись в доме.

Но теперь по выражению ее лица, по свету из ее комнаты я понял, что ни о каком подобном равновесии и речи быть не может.

И в тот же самый момент и мой защитный барьер — неестественная сонливость — исчез без следа.

Вики прикрыла за собой дверь. Мы двинулись навстречу друг другу, обнялись и замерли на месте. Потом улеглись бок о бок на кровать под широким окном, в котором поблескивали звезды.

Мы с Вики давно любовники, но тогда в наших объятиях не присутствовало ни грана страсти. Мы были просто двумя пораженными не столько страхом, сколько неким жутковатым благоговением людьми, ищущими душевного уюта и покоя в присутствии друг друга.

Не то чтобы мы могли надеяться действительно защитить или укрыть друг друга от неведомой опасности — то, что довлело над нами, обладало для этого слишком грозным могуществом, — хрупкое чувство покоя дарило лишь чувство, что ты не один, что найдется тот, кто разделит с тобой все, что бы ни случилось.

Мы и не пытались искать временного забытья в любовных утехах, как наверняка поступили бы перед лицом более физической угрозы — грозящее было для этого слишком сверхъестественным. Впервые тело Вики было красиво для меня в совершенно холодном абстрактном смысле, что имеет не большее отношение к страсти, чем радужные переливы мушиного крыла на просвет, или изгиб древесного ствола, или сверкание заснеженного поля. И все же я продолжал чувствовать, что внутри этой абстрактной оболочки скрывается близкая мне душа.

Мы не сказали друг другу ни слова. Не было простых слов, чтобы выразить большинство овладевших нами мыслей, а порой казалось, что таких слов нет вообще. К тому же мы старались не производить ни малейшего звука, словно укрывшиеся в траве мышки, когда поблизости пофыркивает кот.

Поскольку чувство чего-то нависшего над домом и окрестностями было чрезвычайно сильным. А теперь просочившегося и внутрь самого дома, поскольку все те же знакомые ощущения опять налетали на нас тут же тающими снежинками — запашок и привкус горелого, щекочущие касания невидимых паутинок, низкий гул и пронзительный писк, а потом и шорохи осыпающихся камешков.

И поверх них, переплетенное с ними — гнетущее чувство присутствия затаившейся черноты, связанной со всем космосом тончайшими черными нитями, податливо тянущимися и не способными сдержать неумолимого ее приближения…